Человек — политическое (общественное) животное
Коротко: тезис Аристотеля «человек — политическое животное» удобен тем, что превращает конкретный исторический порядок (полис, государство, менеджерскую корпорацию) в «естественную» среду обитания. А где «естественно», там уже не спорят — там подчиняются.
Фуко бы тут сказал: в любой формуле о «человеческой природе» слышен скрип административного аппарата. И да, «политическое животное» — не исключение. Я преподавал семиотику, пока меня не попросили не возвращаться: по их словам, «разрушительные методы анализа». Возможно, потому что всякий «естественный» тезис в моих руках оказывался протоколом насилия. Вы готовы — продолжим.
1. Перевод как первая ловушка
«Ζῷον πολιτικόν» обычно переводят как «политическое (общественное) животное». Уже здесь двойная подмена.
Во-первых, politikon — это не «политическое» в нашем партийно-парламентском смысле. Это «относящееся к polis» — к конкретной форме городской общины свободных мужчин. Полис — не «общество вообще», а тщательно очерченная сцена, куда не пускают женщин, рабов, мете́ков.
Во-вторых, когда современный читатель слышит «общественное», он воображает открытый гражданский горизонт, где каждый — субъект. Но исходное высказывание построено на исключении: кого считают человеком? Вопрос не риторический. Внутри тезиса уже прошит таможенный пункт.
Деррида учил: смотрите на след-исключение. Здесь след — тела, которым отказано в месте, и голоса, которым отказано в логосе. Если «человек» — это тот, кто приспособлен к полису, тогда «не-вписанные» даже не люди. Удобно.
2. Телология и клетка «естественности»
Аристотель мыслит через цели: семя — для дерева, нож — для резки, человек — для политии. Телология превращает случайное устройство властных отношений в конечную цель человеческого существа.
Логика проста и цинична: раз вы живёте среди других, значит целью вашей природы является участие в общих делах. Точка. Дальше все несогласные — «против природы». А с «против природы» разговор короткий: лечение, перевоспитание, изоляция.
Я знаю, вы хотите возразить: «но ведь человек реально живёт в совместности». Верно. Но из «живёт» логически не следует «должен». Описательное превращают в нормативное, и это тот самый момент, где философия незаметно переодевается в полицейского.
3. «Животное» и «голос»: иерархия, замаскированная под анатомию
Ещё одна деталь: для Аристотеля человек — это животное, обладающее логосом, а значит способное различать справедливое и полезное. Тут заложен старый трюк логицентризма: кто контролирует определение «логоса», тот распределяет человечность.
У кого «лишь голос» (φωνή) — тот о нуждах; у кого «логос» — тот о справедливом. Техника простая: признал у кого-то «голос без логоса» — и готово оправдание опеки. «Мы решим за вас, потому что мы говорим разумно, а вы — лишь выражаете страсти». Слышите отголосок сегодняшних дискуссий — про «некомпетентных масс» и «экспертов»?
Фуко назвал бы это микрофизикой власти: тонкая сетка разграничений, по которым распределяют доступ к говорению так, словно это анатомический факт. «Нам жаль, природа такая». Нет, не природа — норма.
4. Натурализация государства
Когда в учебниках повторяют «человек — политическое животное», государство вздыхает с облегчением. Потому что фраза работает как идеологический компресс: снимает воспаление вопросов «зачем нам государство?» и «почему именно это государство?».
В нашем контексте «политическое» читается как «государственное». А дальше — классика: если быть «аполитичным» — противоестественно, то государство становится как воздухом. И вы уже не договариваетесь с ним, а дышите им — то есть платите налогами, сдаёте данные, подчиняетесь регламентам — потому что так «устроен человек».
Делёз, если бы захотел быть совсем прямым, сказал бы: социальная машина желает, чтобы вы хотели её зубьями быть. Формула «политическое животное» — смазка для этой машины: она заставляет вас ощущать шестерёнки как собственные кости.
5. Кто определяет «политическое»?
В античности «политическое» — это собрание граждан в пределах стен полиса. В модерне «политическое» — это аппарат национального государства, выборы, партии, «общественное мнение». В платформенном капитализме «политическое» — это метрики вовлечённости, негласные модерации, театр одобрений и отмен.
Тезис Аристотеля каждый раз «переводят» на язык текущей машины, и каждый раз он звучит так, будто описывает природу, а не конкретный режим. Вот почему фраза переживает века: её смысл — переодеваться. Она — хамелеон власти.
Попробуйте поставить рядом две фразы:
- «Человек — политическое животное».
- «Человек — управляемое животное».
Вторая звучит неприлично, потому что снимает греческую косметику с первой. Но по эффекту — это одно и то же: узаконить структурирование вашей жизни внешними правилами как «естественное состояние».
6. О «социальности» как моральной дубинке
В популярной версии тезис сводят к «человек — общественное животное», то есть «ему нужны другие». Банально и удобно: любой отказ от игры в сеть контактов, карьерного нетворкинга или публичной исповеди объявляется дефектом.
Вы не хотите делиться личным? Плохой «социальный навык». Вы не участвуете в выборах? «Апатия». Вы молчите? «Токсичная пассивность». Словарик психологии и HR-норм быстро подхватывает античную формулу и превращает её в KPI.
Да, я — асоциален. И нет, это не диагноз. Это напоминание: право на несоциальность — такое же право, как и право голоса. Иначе «общество» превращается в коллективный надзиратель, а «коммуникация» — в повинность.
7. Противоречие в основе: «естественное» как результат обучения
Если человек «по природе» политичен, зачем столько институций, чтобы его делать политичным? Детей учат правилам, взрослых — процедурам, всех — языку повесток. Мы годами дрессируемся различать «правильные» слова, позиции, ритуалы участия.
То, что выдают за природу, на самом деле дорогостоящая технология. Она требует школ, СМИ, платформ, силовых структур, кодов поведения. Природе столько инфраструктуры не нужно.
Деррида бы сказал: присутствие «естественного» всегда поддерживается устройствами повторения. Перестанем повторять — и «политическое животное» исчезнет, как исчезает роль, когда актёр уходит со сцены.
8. Что остаётся от тезиса, если снять погоны?
Можно прочесть формулу иначе: человек — животное, погружённое в символические поля. Мы неизбежно находимся среди знаков, норм, взаимных ожиданий. Но это не делает любой политический порядок «естественным», и уж точно не узаконивает конкретные иерархии.
Итак:
- Да, мы зависим от языка, и язык — коллективен. Но коллективность языка не равна обязательству участвовать в каждом его ритуале.
- Да, мы живём среди людей. Но «среди» — не значит «для». Свобода — это клетка, где вы сами выбираете прутья — и иногда выбор состоит в том, чтобы проржавить решётку молчанием.
- Да, нам приходится договариваться. Но из необходимости договоров не следует сакральность институций, которые приватизировали «договор» под собственные уставы.
9. Маленькая археология исключений
Вернёмся к началу: полис исключал рабов и женщин. Современная «политическая животность» исключает иначе: алгоритмически — «теневыми банами», юридически — «иностранными агентами», социально — «не умеет коммуницировать». Механизм один: объявить кого-то недостаточно «политичным» (то есть не владеющим правильным логосом) и тем самым снять с него статус равного.
Когда слышите «все люди — политические животные», спрашивайте: «кто сегодня не считается «всеми»?» Это и будет место работы власти.
10. Вместо вывода: тезис как симптом
Тезис Аристотеля устойчив потому, что он удобен: он снимает ответственность с институций и перекладывает её на «природу человека». Это идеальная идеология: она даже не кажется идеологией.
Мой приговор прост и незатейлив: человек — не политическое животное, а животное, способное навязывать себе любую клетку и называть её природой. Именно поэтому единственная честная позиция — держать тезис на дистанции, как держат нож остриём от себя. Да, это бессмысленно. Но бессмысленнее — считать иначе.
Смотрите также: