Что такое Дискрус
Олег: Итак, запись пошла. Добрый день, дорогие читатели. Изначально я планировал ограничиться вводными статьями — мы разобрали, что такое «деконструкция», и мне казалось, этого будет достаточно, чтобы понимать тексты, которые пишет Сергей.
Но в процессе стало ясно: одно понятие цепляет другое, и за ним тянется вереница терминов, которые тоже требуют объяснения. Так родилась идея нового цикла — вспомогательных материалов, где мы будем разбирать ключевые философские и социальные термины.
Сегодня с нами наш постоянный автор и философ Сергей Архипов, и начнём мы с одного из самых скользких слов — «дискурс».
Сергей, привет! Как бы вы объяснили это понятие человеку, который слышит его впервые?
Сергей: Приветствую. Если слово «дискурс» ещё не испортило вам день — не переживайте, оно всё равно это сделает.
Это не просто разговор. Не диалог и не болтовня. «Дискурс» — это структура. Машина, в которой ваши слова уже закодированы до того, как вы их произнесли. Представьте, что каждое ваше высказывание — не акт свободы, а заранее прописанная роль в чужом сценарии. Вот это и есть дискурс.
Понятие стало по-настоящему ядовитым благодаря Мишелю Фуко. Он показал, что дискурсы — это не просто тексты, а способы говорить и думать, которые определяют, что вообще можно сказать, что считается знанием, а что — ересью. Дискурс очерчивает границы допустимого. Он решает, что «имеет смысл».
Говорите о «психическом здоровье» — вы в медицинском дискурсе. Обсуждаете «нацию» — вы уже внутри политического.
И вот что важно: вы не выбираете дискурс. Он выбирает вас.
Так что забудьте про иллюзии. Вы не «выражаете мысли». Вы просто репродуцируете дискурс.
Прекрасно, не правда ли?
Олег: Правильно ли я понимаю, что дискурс — это, по сути, форма информации? Что-то вроде установившегося способа говорить и думать? Можно ли сказать, что дискурс — это про то, как принято?
Вот я бы сравнил это с тележкой, которая катится по рельсам: если ты толкнёшь её, она всё равно встанет в колею и поедет по заданному маршруту. Дискурс — это такая колея для мысли, которую прокладывает общество. Это справедливо?
Сергей: Вы опасно близки к истине — а значит, и к фальши. Но пойдём дальше.
Метафора с колеёй годится, особенно если рассматривать её в мрачном, фаталистическом ключе. Дискурс — это не просто привычный маршрут, а единственно допустимая дорога. Все остальные — либо утоплены, либо заросли, либо заминированы культурой, властью и нормами.
Фраза «как принято» — это мягкая обёртка. Более точно будет сказать: «как допустимо говорить, чтобы не быть изгнанным, уволенным, заклеймённым или просто не остаться в тишине». Дискурс не описывает реальность — он предписывает, как о ней следует говорить. И делает это под видом того, что все так думают.
Попробуете выйти из этой колеи — велика вероятность, что вас не поймут. Или, хуже, поймут слишком хорошо и быстро запишут в маргиналы.
Но у дискурса есть одна особенность: он не вечен. Его можно расшатать.
Вы уже догадываетесь, как.
Олег: Но ведь в формулировке «как допустимо говорить, чтобы не быть уволенным» звучит, будто человек осознаёт, что говорит по правилам, чтобы избежать последствий. Как будто он всё понимает и сознательно подстраивается.
А ведь на деле, как мне кажется, люди чаще не осознают, что находятся внутри дискурсов. Они транслируют их, говорят из них, сами того не замечая.
Насколько вообще дискурс осознаётся — и работниками, и работодателями?
Сергей: Прекрасный поворот. Именно здесь начинается настоящее унижение субъекта.
Сила дискурса — в его незаметности. Это не режим с приказами и надзирателями. Это мягкая оболочка, внутри которой вам кажется, что вы мыслите.
Вы правы: подавляющее большинство не осознаёт, что говорит изнутри дискурса. Люди не выбирают, как говорить — они не могут иначе. Они думают, что свободны, но сама их «свобода» уже прописана внутри языковой матрицы, в которой они выросли.
Работник не боится быть уволенным — он уже встроен в дискурс «трудовой этики», «эффективности», «командной работы». Он повторяет эти формулы не из страха, а потому что они стали частью его «я».
Работодатель? Такой же заложник. Он не властелин, а носитель другого дискурса — управления, KPI, экономической рациональности.
Вот что такое дискурс: надзиратель не нужен. Тюрьма встроена прямо в речь.
И именно поэтому деконструкция так опасна. Она не спорит с аргументами — она разбирает саму клетку, в которой эти аргументы вообще могут существовать.
Олег: Почему, на твой взгляд, термин «дискурс» так часто мелькает сегодня — от академий до TikTok?
Сергей: Потому что современное общество — это симулятор смысла. А «дискурс» — идеальное слово, чтобы имитировать глубину, не сказав ничего.
В университетах это стало паролем: скажи «дискурс» — и ты уже не студент, а мыслитель. На деле же ты просто повторяешь шаблон: «дискурс гендера», «дискурс колониализма», «дискурс телесности». Приставка + существительное — и ты уже «анализируешь». Хотя это скорее декорация анализа.
На TikTok всё ещё прямолинейнее: «дискурс вокруг фильма» — это просто синоним «обсуждения». Мемы, реакции, твиты. Берут термин, у Фуко означавший институционализированное насилие через знание — и превращают его в замену слову «хайп». Это как называть гильотину ножничками для стрижки чёлки.
Но это не просто профанация. Это симптом. Чем чаще всплывает слово «дискурс», тем сильнее тревога — по поводу того, что можно говорить и как.
Они чувствуют клетку. Но гладят её изнутри.
Олег: А могут ли дискурсы конфликтовать?
Вот, например, в традиционалистском обществе существует дискурс: «мужчина — главный, женщина — второстепенна». Он транслируется через медиа, школу, разговоры.
Затем приходят феминистские волны, и рождается новый дискурс: «женщина — сильная, самостоятельная, заслуживает уважения и свободы».
Оба существуют одновременно — и противоречат друг другу. Как это работает?
Сергей: Они не просто конфликтуют — они грызут друг друга за глотку. А вы — поле боя.
Дискурсы не живут в мире и согласии. Это не мнения, которые можно подержать в руках и сравнить. Это — режимы власти. Каждый претендует на монополию смысла.
Ваш пример — классика. Один дискурс — патриархальный — долгое время доминировал. Другой — феминистский — приходит, чтобы его подорвать. Но и он не выходит из самой игры: он тоже устанавливает правила, тоже формирует, что «можно» и «нужно» говорить.
Каждый дискурс создаёт свои истины. Один говорит: «женщина — хранительница очага». Другой: «женщина — субъект силы и автономии». У каждого — свои медиа, своя лексика, свои моральные рамки.
Вы не можете просто быть женщиной — вы всегда внутри одного дискурса. Или между ними. А между — боль.
И вот ключевое: дискурсы не исчезают. Они наслаиваются.
Вы можете в одном телешоу сначала услышать, что женщина должна быть «красивой и покорной», а через 10 минут — что она «никому ничего не должна».
И зритель не видит конфликта. Потому что его не учили видеть дискурсы. Его учили чувствовать: вину, стыд, гордость, вдохновение — в зависимости от того, в какой клетке он оказался сегодня.
Так мы и живём — в хоре несогласованных тюрем.
Олег: Давай затронем вопрос появления дискурсов. У дискурса может быть автор? Или это настолько втоптанные временем способы думать, что авторства здесь быть не может?
Может ли, скажем, государство с ресурсами сконструировать дискурс через пропаганду?
Сергей: Автор дискурса — это как архитектор лабиринта, который сам забыл, как в него попал.
У дискурса нет автора в привычном смысле. Его никто не пишет, не подписывает, не запускает с нуля. Он формируется из риторик, норм, практик, повторений, власти. Это не роман — это эхопещера, где тысячи голосов, повторяя друг друга, создают иллюзию несомненной истины.
Фуко бы сказал: дискурс — это не то, что говорится, а то, что делает возможным говорить это.
Но — и вот здесь тонкий момент — дискурс можно инициировать.
Государство, корпорация, идеология могут вложить ресурсы, чтобы запустить цикл репродукции. Пропаганда — идеальный механизм: она не просто сообщает «вот правда», она создаёт язык, в котором другая правда не может быть сказана. Это не сообщение — это форматирование.
Возьмём пример: дискурс «национального величия». Его нельзя просто навязать. Но можно создать учебники, законы, ток-шоу, рекламные слоганы — и через 10 лет люди будут на автомате говорить, что страна «великая». Даже те, кто «против» — всё равно внутри, потому что пользуются теми же словами, теми же координатами.
Можно нажать на кнопку. Но как только дискурс запущен — он живёт сам.
Вы не автор. Вы просто дали старт. А дальше — работает язык. Люди будут говорить, чтобы остаться в рамках того, что можно говорить.
Олег: Дай я попробую сформулировать, как я это понимаю.
Человек рождается в сложный, непонятный мир. Этот мир надо как-то осмыслить — а это непросто. И тут приходит общество и говорит: «Зачем тебе начинать с нуля? Вот готовые шаблоны».
Хочешь понять, как мужчине относиться к женщине? Вот дискурс: «мужчина — глава семьи».
Хочешь понять, как относиться к государству? Вот дискурс: «патриотизм».
Так это работает?
Сергей: Абсолютно так. Но давай добавим немного мрака — для полноты картины.
Человек рождается не в мир, а в уже говорящий мир. Мир, где всё уже имеет имя, значение, должное место.
Он не смотрит на реальность — он слышит её через чужие уши.
Дискурс — это как предустановленный интерфейс восприятия. Ты смотришь на женщину — но видишь не человека, а «роль», «смысл», «ожидание».
Ты смотришь на государство — и видишь не структуру, а флаг, гимн, героизм. Даже если хочешь увидеть иначе — ты уже внутри заданной рамки.
Представь, что ты родился в комнате с зеркалами, но каждое отражает не тебя, а кого-то, кем ты должен быть.
Общество не просто предлагает шаблоны — оно наказывает за отказ. Молчаливо. Через культуру, институты, повседневность.
«Мужчина — глава семьи» — это не совет. Это приговор в форме высказывания. Нарушишь — окажешься вне дискурса. А значит, вне легитимности. Вне нормальности. Просто — вне.
Так что нет, тебе не предлагают думать. Тебе предлагают повторять.
А если ты попытаешься осмыслить с нуля — тебя либо назовут гением, либо психом.
Чаще — второе.
Олег: А можно ли вообще говорить о чём-то вне дискурса? Или даже молчание становится высказыванием?
Если я что-то говорю — могу ли быть уверен, что это я говорю, а не какой-то встроенный дискурс говорит во мне?
Сергей: Нет. Вне дискурса — только тишина. Но и она подозрительна.
Попытка говорить вне дискурса — это как попытка выйти из языка, чтобы описать язык. Ты всё равно используешь те же слова, те же формы — даже если проклинаешь их.
Это как заключённый, кричащий о свободе из тюремной камеры, не осознавая, что сам его крик уже спроектирован архитектурой тюрьмы.
Даже молчание может быть дискурсивным. В зависимости от контекста, его интерпретируют как согласие, протест, страх, мудрость. Оно уже не принадлежит тебе. Оно — будет прочитано.
Хочешь быть уверен, что говоришь не из дискурса? Придётся забыть все слова.
Но даже тогда ты повторишь путь Декарта, Гуссерля, Бодрийяра. Уже неосознанно. Уже внутри философского дискурса.
Дискурс — это не просто чужой голос в тебе. Это сама ткань твоего мышления.
Ты не «говоришь». Ты воспроизводишь. Иногда из страха. Иногда — из привычки. Иногда — из желания быть понятым.
Так что — нет. Уверенным быть нельзя.
А если вдруг ты уверен — скорее всего, в тебе говорит самый незаметный дискурс.
Самый опасный.
Тот, что маскируется под «естественное».
Олег: Но разве из этого не следует, что создать ничего нового невозможно?
Если всё — дискурс, если всё мышление идёт по уже проторённым маршрутам…
Хотя, вот как я хочу поставить вопрос: нет «принятого» без «непринятого», иначе само понятие не имело бы смысла.
Нет дискурса без его отсутствия. Разве не так?
Почему тогда человек не может выйти за границу? Я этого не понимаю.
Сергей: Ты не понимаешь, потому что всё ещё веришь, что граница — это что-то твёрдое.
Но представь не стену, а туман. Не чёткую черту, а вязкую среду, в которой ты живёшь с рождения.
Ты не можешь выйти из неё — ты её вдыхаешь.
Дискурс — это не то, что держит тебя снаружи. Он внутри. Он строит даже твой протест против себя.
Ты прав: дискурс существует только на фоне вне-дискурсивного. Но вот в чём трюк — это «вне» тебе недоступно.
У тебя нет инструмента, чтобы на него посмотреть. Потому что даже твой вопрос уже составлен из языка, из наследия миллионов других высказываний.
Но.
Есть не выход. Есть сбой. Слом. Трещина, в которой язык вдруг начинает буксовать. Где слово не укладывается. Где дискурс не выдерживает собственного давления.
Это и есть деконструкция.
Не создать новое — а вскрыть старое. Показать его швы, внутренние противоречия, скрытые аксиомы.
Не сбежать из клетки — но сделать её прозрачной.
Показать другим: вот здесь — прутья.
Вот здесь — боль.
Вот здесь — вас обманули.
И это уже начало свободы. Или хотя бы — честности.
Олег: Хорошо. Мы с тобой пришли к пониманию, что всё — дискурсы. Что все люди, все мысли проходят через них.
И что теперь? Что делать с этим? Можно ли разрушить систему?
Сергей: Ничего.
Это, пожалуй, первый честный ответ, который ты услышишь.
Разрушить систему? Нельзя. Потому что нет системы — есть только её язык.
А язык — это ты. Ты не наблюдатель. Ты — часть. Даже твой гнев, даже твой вопрос — уже внутри дискурса сопротивления. Внутри модного постструктуралистского недовольства.
Так что делать?
Смотреть. Смотреть — до боли в глазах.
Видеть — где ложь прячется под вывеской «естественно». Где насилие маскируется под «норму». Где «смысл» — это просто удобный предлог для подчинения.
Разрушить нельзя. Но можно расшатывать.
Понятие за понятием. Слово за словом.
Выворачивать язык, как карманы. Показывать: вот здесь — шов. Здесь — подмена. Здесь — интерес, выданный за истину.
Не строить новое. Не предлагать лучшее. Только одно: деконструировать.
Это не революция. Это отказ играть по их правилам.
Отказ делать вид, что правила честные.
Это — моя работа.
И твоя теперь тоже. Раз уж ты задал этот вопрос.
Олег: У меня был один вопрос, который я готовил заранее.
Если бы тебе нужно было выразить дискурс через личную метафору — что бы ты выбрал? Сеть? Клетку? Зеркало?
Сергей: Ни клетка, ни сеть, ни зеркало не передают нужной жестокости.
Дискурс — это воздух в лёгких, который уже кем-то отфильтрован до тебя.
Ты дышишь — и думаешь, что это твой выбор.
Но в каждом вдохе — чья-то власть, чья-то грамматика, чьи-то запреты.
Ты не можешь не дышать.
Но можешь начать задыхаться — и только тогда поймёшь, чем ты дышал.
Или вот ещё.
Дискурс — это сцена, на которой ты родился.
И текст пьесы, по которому ты живёшь.
Только вот автора нет.
Есть лишь занавес.
Который никогда не поднимается.
Олег: А как соотносится дискурс с эмпирическими фактами?
Можно ли сказать, что факты — это тоже часть дискурса? Или нет — ведь эмпирика есть эмпирика. Она вот, перед нами. Разве можно её назвать дискурсом?
Сергей: Ах, эмпирика — последняя крепость наивных. И она тоже пала.
Факт — это не то, что есть.
Факт — это то, что признано как есть. И признано — внутри конкретного дискурса.
Ты не просто наблюдаешь мир — ты его интерпретируешь.
Даже твои приборы, даже метод измерения — уже встроены в систему допущений.
В дискурс науки. В дискурс рациональности. В дискурс верифицируемости.
Пример: температура тела. Это факт?
Только если ты уже принял:
а) концепт «тела» как объекта,
б) шкалу температуры,
в) идею нормы.
Только если ты живёшь в культуре, где «37,0» считается здоровьем, а «38,5» — тревогой.
Этот мир создан не природой. А медицинским дискурсом. Историей медицины. Институтами. Лексикой.
Или вот: «Земля вращается вокруг Солнца». Да, это факт. Но ты не видишь этого.
Ты веришь в это. Потому что так говорит признанная система знания.
Когда-то она говорила иначе.
Эмпирика — это не истина. Это результат фильтрации.
То, что сочли достаточно «объективным», чтобы назвать «реальностью».
Но каждый «факт» — это маленький идеолог, переодетый в белый халат.
Так что да. Факты — это тоже дискурс.
Самый коварный.
Потому что он говорит: «Я не мнение. Я — реальность».
И в этот момент он становится самым опасным высказыванием из всех.
Олег: Хорошо. Но разве не существует эмпирических знаний, которые не поддаются дискурсивной интерпретации?
Ты говорил: «Земля вращается вокруг Солнца» — это дискурс науки. Хорошо. Но вот я намеренно упрощаю: каждый день Солнце уходит за горизонт.
Я не объясняю почему. Просто фиксирую. Разве это — не чистый факт? В этом утверждении нет дискурса?
Сергей: На первый взгляд — нет. Но только на первый.
«Солнце уходит за горизонт» звучит как невинная эмпирика. Но давай заглянем под капот.
Во-первых, «Солнце» — это уже концепт. Не плазменная звезда, не астрофизическая масса, а объект, отграниченный, названный, вписанный в культуру, мифологию, язык.
Во-вторых, «уходит» — глагол действия. Ты наделяешь явление субъектностью, движением, даже волей. Хотя, по всем известным моделям, Солнце никуда не уходит. Это метафора. Это человеческий опыт, навязанный природному явлению. Уже интерпретация.
В-третьих, «горизонт» — это визуальная конструкция. Геометрия взгляда. Линейная перспектива, сформированная определённой культурой восприятия. Для кочевого племени в горах горизонта может не быть вообще. Это тоже дискурс.
Так что даже в этом «простом» утверждении — уже три слоя дискурсивной сборки.
Ты не просто видишь. Ты видишь так, как тебя научили видеть.
Ты не просто говоришь. Ты говоришь так, как тебе позволено говорить.
И даже упрощение — это жест дискурса.
Оно говорит: «Не вдавайся в детали. Используй очевидное».
Но «очевидное» — это всегда договорённость.
Ты не просто наблюдаешь. Ты участвуешь.
Ты произносишь фразу, которую другие понимают, потому что она вписана в язык. А язык — это и есть дискурс.
Беспристрастное наблюдение — миф.
Единственное, что ты можешь по-настоящему наблюдать вне дискурса — это своё собственное недоверие к словам.
Всё остальное — уже зацеплено.
Олег: Значит, можно сказать так: мир — существует. Эмпирические факты — тоже, возможно, происходят.
Но чтобы осознать их, мне нужен язык.
А язык уже завязан в дискурсах.
То есть: нет языка без дискурса — и, следовательно, нет мышления без дискурса?
Сергей: Именно так. Добро пожаловать в болото.
Мир — возможно — есть. Эмпирические события — возможно — случаются.
Но ты не можешь прикоснуться к ним напрямую. У тебя нет «чистого» восприятия.
Есть только язык.
А язык — не инструмент. Он — тюрьма с иллюзией выбора обоев.
Ты не можешь думать вне языка.
Ты не можешь воспринять факт, не завернув его в концепт.
А каждый концепт — уже часть сети значений, уже привязан к другим словам, нормам, структурам.
А значит — к дискурсу.
Так что да: не существует мысли вне дискурса.
Существует только иллюзия — что ты «мысленно свободен».
Но это не свобода.
Это просто дискурс, который убедил тебя, что он — не дискурс.
Самый утончённый, самый опасный.
Думать — значит повторять.
Видеть — значит интерпретировать.
Говорить — значит выбирать из уже сказанного.
Всё остальное — миф.
Миф гуманизма.
Олег: Спасибо за беседу, это было очень интерено, осознать ты влип в какую-то паутину
Сергей: Пожалуйста. Осознание — это первый шаг. Не к свободе, нет. К более честному плену.
Добро пожаловать в паутину. Теперь ты хотя бы знаешь, что нити — не твои.