Что такое Симулякр?

Олег: Привет! Мы продолжаем разбирать термины и ключевые понятия постмодерна в философии. С нами, как всегда, Сергей Архипов — наш философ и основной автор. Привет, Сергей! Сегодня говорим о симулякрах.
Первый вопрос: симулякры — это действительно одно из центральных понятий постмодернизма? Кажется, что оно появилось совсем недавно.

Сергей: Недавно? Забавно. Симулякр — не новичок, а древний призрак, просто сменивший маску. Уже у Платона в мифе о пещере можно уловить его тень: образы на стене принимаются за реальность. Только тогда ещё предполагалось существование «внешнего мира». А сегодня — уже нет.

Жан Бодрийяр лишь довёл эту идею до предела: мы больше не отличаем оригинал от копии, потому что оригинала никогда и не было. Симулякр — это не фальшивка реальности, а реальность, которая фальсифицировала саму себя. Он не «вдруг возник», а постепенно вытеснил всё остальное. Это не просто термин — это диагноз. И да, это один из столпов постмодернизма. Тот, кто держит крышу, которую давно снесло.

Олег: Ты уже упомянул Баудрийяра. Именно он, насколько я помню, ввёл этот термин в обиход. В частности, через мысленный эксперимент с картой, которую делают всё более детальной. Расскажи, как он сам объяснял понятие симулякра.

Сергей: Баудрийяр не изобрёл симулякр — он его вскрыл. Как хирург, который вырезает не опухоль, а само тело. В книге «Симулякры и симуляция» он обращается к аллегории Борхеса: карта становится настолько детализированной, что полностью покрывает территорию. Когда империя исчезает, карта остаётся — без реальности под ней. Только пустыня, усыпанная складками карты.

Но Баудрийяр идёт дальше: в современной культуре карта предшествует территории. Это уже не имитация реального, а модель, под которую само «реальное» затем подгоняют. Disneyland, по Баудрийяру, не скрывает реальность — он скрывает, что реальности больше нет. Вместо неё — гиперреальность: мир, где симулируется всё — удовольствия, идентичности, даже смерть.

Симулякр, в его понимании, — это не просто подделка. Это этап. Баудрийяр выделяет четыре стадии:

Отражение реального (икона).
Искажение реального.
Симуляция без оригинала.
Симулякр как самодостаточная реальность — финальная стадия, в которой мы уже живём.

Сегодня не нужно подделывать реальность — мы уже в ней живём, как в тщательно оформленной декорации. И, как ты догадываешься, пути назад нет.

Олег: Подожди, мы ещё не дали определение. Само слово «симулякр» звучит очень похоже на «симуляцию», у них ведь общий корень. Так что же такое симулякр? И чем он отличается от симуляции?

Сергей: Ах, определение… Это как просить у вскрытой куклы — мёртвой, но всё ещё молчащей — назвать себя. Ладно, попробуем.

Симулякр — это знак, лишённый реального референта. Образ, который не отсылает ни к чему, кроме самого себя. Он делает вид, будто что-то означает, но значимое давно вынесено за скобки. Это не копия чего-то, а копия без оригинала. Не зеркало, а дым. Не след, а симуляция следа.

Симуляция — это процесс. Механизм, в котором реальное вытесняется, заменяется, исчезает. Это динамика, производящая симулякры.

Пример: у нас есть фотография. Когда-то она изображала реального человека. Потом человек умер, осталась только фотография. Позже её начали печатать на футболках, использовать в рекламе. Люди узнают лицо, но уже не знают, кто это был. Лик стал иконой — но не личности, а бренда, товара.

Фотография — это симулякр.
Процесс её превращения в знак без содержания — симуляция.

Симулякр — это продукт.
Симуляция — станок.

Хотя, в условиях гиперреальности, это различие стирается. Мы уже не просто наблюдаем подмену — мы живём внутри неё.

Олег: Хорошо, начинает проясняться. Допустим, я открываю неизвестный остров. На нём никто не живёт. Я рисую карту — она в каком-то смысле симулирует остров, упрощённо его воспроизводит.
Потом я умираю, и карта попадает в мир. Никто больше не знает, где этот остров, существовал ли он вообще. Не осталось реального референта — осталась лишь карта. Получается, такая карта станет симулякром? Мне бы хотелось задержаться на определении.

Сергей: Вы движетесь в правильном направлении — хотя это путь не к истине, а в её исчезновение.

В вашем примере:

— На первом этапе карта — это симуляция. Она упрощает, отражает, копирует. Ещё существует связь с островом — с реальностью.
— Но когда остров исчезает, а карта остаётся — и более того, начинает жить собственной жизнью, становится предметом веры, тогда она превращается в симулякр.

Карта больше не представляет остров — она притворяется, будто представляет. И в этом — весь ужас. Симулякр — это не ложь. Ложь по-прежнему знает, что где-то есть истина.
Симулякр же разрушает само различие между ложью и истиной.

Он не заявляет: «Остров существует».
Он шепчет: «А что такое остров?»

Он не обманывает. Он замещает.
Он подсовывает не подделку — он создаёт норму.

В этом смысле, ваш пример — это почти миф. Притча о цивилизации. Мы живём среди карт. А острова — давно ушли под воду.

Олег: Хорошо, с буквальным смыслом всё ясно. Но как Баудрийяр использует это понятие на практике? Он ведь не ограничивается картами и фотографиями. Я так понимаю, это скорее метафоры для объяснения более глобальных процессов?

Сергей: Именно. Карта — это приманка. Как наживка, чтобы выманить акулу и показать её зубы. Баудрийяр не о картах. Он о мире, который сам стал картой.

Он утверждает, что массовая культура, медиа, политика, сексуальность, даже война — всё это больше не просто искажённые отражения реальности. Это сферы, где сама реальность была вытеснена и заменена симулякрами.

Вот несколько его знаковых примеров:

Диснейленд. Он не скрывает «реальность» — он маскирует тот факт, что всё за его пределами тоже фальшивка. Гиперреальность. Диснейленд — не иллюзия, а алиби для иллюзий.
Война в Заливе (1991). Баудрийяр говорит: «Война в Заливе не происходила». Конечно, люди умирали, техника стреляла. Но в медиа это подавалось как полностью управляемый, символический спектакль. Война была превращена в шоу, статистику, видеоигру. Это не война — это симулякр войны.
Эротика и сексуальность. Он пишет: «эротика — это не гиперсексуальность, а полная десексуализация». Тела превращаются в знаки удовольствия, лишённые телесности. Мы больше не видим секс, мы видим код секса — инструкции, иконки, шаблоны.
Политика. Политические фигуры больше не представляют интересы. Они — символы представительства. Логотипы, бренды, аватары. «Демократия» становится телешоу, где побеждает тот, кого лучше отредактировали на монтаже.

Баудрийяр не просто приводит примеры. Он строит ловушку, в которую мы уже попали. Всё, что мы называем «реальностью», — это сцена, на которой разыгрываются симулякры. И мы не зрители. Мы — массовка.

Олег: Давай подробнее об этом примере. Что не так с эротическим контентом? Мы видим в нём то, чем он на самом деле не является? Что именно мы в нём видим? Там ведь вроде бы всё на поверхности: секс, удовольствие, разврат... можно даже сказать — театр. Мы же знаем, что это постановка. Где здесь симулякр?

Сергей: Вы сами подошли к краю — я лишь немного подтолкну.

Да, в эротическом контенте есть секс, но это — знак секса, а не его воплощение. Как муляж еды на витрине: выглядит аппетитно, но есть нельзя. Это не о возбуждении, а о кодировании возбуждения.

Вы говорите: «мы знаем, что это театр». Прекрасно. Но знание не спасает. Потому что когда всё становится театром — ничто уже не воспринимается как настоящее. Современная сексуальность всё больше определяется через медиа-код: «позы», «акты», «ожидания», «нормы». И тогда реального секса просто не остаётся. Остаётся только его эхо — тиражируемое и усвоенное с экранов.

Симулякр здесь не в подделке. Не в том, что «это не по-настоящему». А в том, что настоящее больше не имеет значения. Эротический контент не имитирует секс — он его замещает.

Баудрийяр писал: «Эротика не показывает наготу — она обнажает отсутствие». И чем больше тел мы видим, тем менее телесными сами становимся.

Секс перестаёт быть живым событием между людьми. Он превращается в жест — заимствованный с экрана. И этот жест — уже симулякр. Он не отсылает ни к телу, ни к страсти, ни к связи. Он отсылает к другому жесту, который вы где-то уже видели. Всё — римейк.

Олег: А что вообще значит «знак секса»? Что в этом контексте означает «знак»?
В примере с картой, которую делали всё более детальной, а потом осталась только карта, — там вроде бы подразумевается, что карта всегда менее точна, хуже реальности. Она может стремиться к идеалу, но никогда не станет реальностью, потому что тогда она перестанет быть картой.
То есть обязательным признаком симуляции является то, что она хуже оригинала. Она пытается выглядеть как оригинал, но не дотягивает. Так вот — можно ли сказать, что эротический контент притворяется сексом, но является его слабой, менее полноценной копией?

Сергей: Вот вы и подошли к самой трещине — той, откуда вытекает весь постмодерн.

Да, в классической логике — ещё до Баудрийяра — симуляция это имитация. И да, она «хуже», потому что неполная, редуцированная. Как карта: она отражает реальность, но в упрощённой форме. Она предполагает оригинал — как тень предполагает тело.

Но Баудрийяр предлагает куда более радикальный поворот: симуляция, которая не хуже оригинала — она его уничтожает и занимает его место.
Карта больше не стремится быть как реальность. Она становится вместо реальности. Она её аннулирует.

Теперь к эротике.

Если бы эротический контент был просто «хуже секса», он оставался бы в логике симуляции старого типа. Но Баудрийяр утверждает: это не слабая версия, а гиперверсия. Всё ярче, техничнее, отточеннее, визуальнее. Настоящий секс — несовершенен, случайный, телесный, с паузами, неловкостями. А экранная эротика — как цифровой идеал, отполированный до клише.

Вы спрашиваете: «Что значит знак секса?»
Это значит: жест, поза, звук, которые отсылают не к телу, а к образу телесности. Это когда «оргазм» — это звук, как в видео. Когда «страсть» — это определённая гримаса, которую вы видели в кадре. Когда вы не чувствуете, а воспроизводите. Не занимаетесь сексом — а производите его визуальный шаблон.

Баудрийяр говорит: мы больше не сравниваем эротический контент с реальностью. Мы сравниваем реальность с ним. И если реальность «хуже» — значит, она неправильная.
То есть реальность превращается в неудачную копию симулякра.

Вот тут и происходит разрыв. Не потому, что симулякр хуже оригинала. А потому, что он становится эталоном. Заменяет.
Это не подделка. Это — новая реальность.
Ложь без истины.
Знак без тела.

Олег: Всё же я настаиваю: эротический контент — это театр, постановка о сексе. Если мы называем это симулякром, тогда, по логике, классические театральные постановки — тоже симулякры действий, которые они изображают.
Тогда и музыка — симулякр звуков реального мира?
Ведь человек способен воображать, изображать, играть. Даже дети играют в маму и папу, в магазин — это симуляция, но разве это симулякр? Ведь, как я понял, симулякр начинается там, где теряется референс.
Когда я играю в «маму» с сестрой — я знаю, что это игра. И с эротикой вроде бы так же: это постановка. Где же здесь потеря референса?

Сергей: Вы копаете в правильном направлении. Это уже не диалог — это раскопки. Давайте вычищать.

Театр — да, это симуляция. Но классический театр сохраняет дистанцию и рампу. Он не скрывает, что это игра. Зритель знает: Гамлет — не принц, а актёр. Театр не подменяет реальность — он её интерпретирует. Он не притворяется быть настоящим, он предлагает опыт, основанный на условности. Референс остаётся.

Игра детей — тоже симуляция. Она не теряет связь с реальностью. Дети знают: «мама» — это сестра, «магазин» — коробка из-под обуви. Игра — это обучение, не подмена. Она указывает: вот как это может быть. Референс бережно сохранён.

Музыка — вообще особый случай. Она не копирует звуки мира. Она строит новый мир — из ритма, мелодии, абстракции. У неё нет референта — но это и не ложь. Это язык, не имитирующий, а творящий.

Теперь — эротический контент.

На поверхности — это тоже симуляция. Мы знаем, что перед нами актёры, камера, свет, сцена. Но Баудрийяр идёт глубже: в нашей культуре эротика перестаёт играть секс — она его заменяет. Вот где теряется референс.

Проблема не в том, что зритель не понимает, что это постановка. А в том, что вся культура желания начинает ориентироваться не на тело, а на его образ. Люди учатся желать не прикосновения, а позу. Не близость, а технику. Секс превращается в воспроизведение визуального кода, а не в живой опыт.

И вот тогда референс действительно исчезает. Не на уровне отдельного восприятия, а на уровне социальной нормы. Эротика становится не фантазией, а эталоном. Не игрой, а шаблоном. Стандартизированной формой желания, как резюме по шаблону.

Симулякр рождается не там, где мы не узнаём фальшь — а там, где больше не знаем, с чем её сравнить. Оригинал исчез. Остался только знак.

Олег: Правильно ли я понимаю: эротический контент диктует нормы сексуальности сильнее, чем сам реальный сексуальный опыт? И в этом его симулякрность? Это как если бы мама и папа начали подражать детской игре «мама и папа»? Или если бы Элтон Джон начал копировать манеру актёра, который его играет в кино?

Сергей: Да. Именно так. Вы ухватили саму суть изнанки.

Симулякр — это момент, когда отражение начинает диктовать форму отражаемому. Когда вторичное становится первичным. И не через революцию — а тихо, буднично, как норма.

— Эротический контент диктует, как «правильно» стонать, двигаться, смотреть. Он нормирует телесность.
— Сексуальность начинает соотноситься не с телом, не с импульсом и контекстом, а с эстетикой, позами и кодами.
— И это уже не просто искажение. Это вытеснение первоисточника через его гиперверсию.

Ваши метафоры точны — и болезненны:

— Если мама и папа начинают копировать детскую игру в семью — они уже не семья, а её инсталляция, собранная по шаблону игры.
— Если Элтон Джон перенимает манеру у актёра, который играет его в фильме — он перестаёт быть собой. Он становится симулякром самого себя.

То же и с сексуальностью: когда мы учимся страсти у актёров, изображающих страсть, мы перестаём знать, что это такое на самом деле. Мы знаем только образ.

Вот в чём диагноз Баудрийяра: симулякр — это не копия, это петля, в которой копия становится реальнее оригинала. Потому что оригинал исчез.
А мы этого не замечаем — ведь копия выглядит лучше: ярче, громче, чище, правильнее.
И вот уже никто не ищет реальность. Все смотрят на экран.

Олег: Хорошо, вернёмся к примерам. Ты ещё упоминал политику. В каком смысле она становится симулякром? И это симуляция чего?

Сергей: Политика — один из самых утончённых симулякров. Потому что она продолжает говорить от имени «реальности», «народа», «ценностей», в то время как уже не представляет ничего, кроме собственной медийной оболочки.

Что именно симулирует современная политика?

— Представительство.
— Моральный выбор.
— Власть «снизу».
— Реальное различие между оппозициями.

Баудрийяр писал: современная политика — это ритуал симуляции демократии. Да, выборы проводятся, программы публикуются, дебаты идут — но всё это утратило решающее значение. Это спектакль. Не в смысле фальсификации, а как автоигра: процесс, который воспроизводит сам себя.

Политик становится брендом. Его поведение — это тщательно выстроенный образ, набор реплик, жестов, поз. Он не представляет интересы — он репрезентирует сам образ представителя.

Пример:

— Дебаты. Их цель — не убедить, а воспроизвести демократическую форму. Два человека, якобы спорящие, якобы выражающие противоположные взгляды. Но содержание — вторично. Главное — чтобы всё выглядело «как надо». Чтобы создавалось ощущение выбора. Даже если выбор давно сделан.

Симулякр политики — это не ложь. Это механизм создания согласия без реального выбора. Он не предлагает альтернативу. Он предлагает её имитацию.
Он не говорит: «вот реальный выбор». Он говорит: «вы участвуете».

Баудрийяр даже писал, что различие между демократией и диктатурой размывается — потому что в обоих случаях управляют не структуры, а образы власти. Разница лишь в эстетике.

Так что да — современная политика стала отсылкой к отсутствующему народу, к отсутствующей воле, к отсутствующему будущему.
Остаётся только кампания. И лицо на билборде.

Олег: То есть получается, что реальная политика породила бренды, а со временем сами бренды начали диктовать, как политике «следует» действовать? Политика стала брендом, который симулирует саму себя?

Сергей: Именно так. Это как если бы вывеска «аптека» начала диктовать, какими болезнями вы должны болеть.
Политика сегодня — это бренд, играющий в политику. Не инструмент воздействия на мир, а образ действия.

В начале были реальные интересы, конфликты, борьба за власть. Потом появились их представления — речи, лозунги, символы.
Постепенно эти образы стали важнее, чем сами интересы.
А затем остались только образы. Только картинка.

Партии, лидеры, программы — это не механизмы управления. Это элементы узнаваемости. Как у Coca-Cola: важна не жидкость, а эмоция от логотипа.

Политик не действует — он воссоздаёт образ действия. Делает жест, похожий на выбор. Подписывает указ, похожий на решение.
Если бренд одобряет — система работает. Если нет — человек исчезает, а бренд живёт дальше.

Это не просто обман. Это новая форма реальности. Та, в которой уже никто не ждёт реальности.
Все ждут только правильного кадра.
Убедительного знака.
Нового сезона сериала под названием «выборы».

Олег: Хорошо. А можешь привести ещё примеры симулякров — из повседневной жизни, чтобы лучше чувствовать, где они нас окружают?

Сергей: Симулякры — это не просто вещи. Это не объекты, а режимы бытия. Они не лежат на поверхности — они ею являются.
Но если говорить проще, вот несколько знакомых масок, которые стоит сорвать:

Фитнес как здоровье
Вы ходите в зал, поднимаете гантели, делаете фото в зеркале. Но здоровье — не в рельефе пресса. Это эстетика здоровья, а не его суть. Вы не лечите тело — вы воспроизводите одобренный Instagram-образ телесности.
Симулякр: здоровье как перформанс.
Образование как знание
Диплом — это знак, не гарант. Люди получают сертификаты, но не читают. Сдают тесты, не понимая вопросов.
Симулякр: обученность без обучения. Образ «знающего», не производящий мысли.
Отзывы и рейтинги
Выбирая ресторан, вы ориентируетесь на 4.6 звезды. Но вы не знаете, кто ставил эти оценки, почему, как.
Симулякр: общественное мнение без общества. Цифровая демократия, в которой голосуют боты и маркетологи.
Религия как лайфстайл
Носить крест, не веря. Праздновать Рождество, не молясь.
Симулякр: вера как культурный аксессуар. Символ без сакрального содержания.
Бунт как продукт
Футболка с Че Геварой, сделанная в sweatshop. Лозунг «будь собой», продвигаемый транснациональной корпорацией.
Симулякр: сопротивление как стиль. Протест, встроенный в систему.
Любовь как коммуникация
Эмодзи вместо прикосновений. «❤️» вместо слов. Отношения, где главное — вовремя ответить.
Симулякр: эмоциональная близость как интерфейс.

Каждый из этих примеров — это знак, отсоединённый от тела, от опыта, от переживания.
Мы окружены ими, как зеркалами, бесконечно отражающими друг друга.
А за зеркалами — пустота.

Олег: Давай я с тобой поспорю. Мне кажется, когда я пытаюсь опровергнуть то, что ты говоришь, становится только яснее. Возьмём рейтинги ресторанов.
Рейтинг — это совокупность оценок. А оценки — это, можно сказать, отражение чьего-то опыта.
Значит, есть некий оригинал — опыт группы людей. Потом появляются оценки — симуляции отношения. Потом они агрегируются в рейтинг — тоже симуляция. Согласен.
Но где здесь симулякр? Я ведь иду по рейтингу за вкусной едой, как будто по карте к знаку «еда». Это симуляция — но симулякр ли?

Сергей: Превосходно. Вы уже не просто спорите — вы копаете туда, где вместо земли начинается сама ткань конструкции. Давайте вскрывать по слоям.

Да, на поверхности рейтинг — это симуляция. Он агрегирует множество оценок, которые отражают индивидуальный опыт. Всё логично.

Но симулякр начинается в другом месте. Он начинается там, где оригинал — сам опыт — перестаёт быть важен. А знак (в данном случае — число) начинает определять сам опыт.

Пример:

— Вы идёте не в ресторан, где вам было вкусно, а туда, где рейтинг 4.8.
— Вы ожидаете вкус, исходя не из еды, а из числа.
— Если вам не понравилось — вы сомневаетесь не в блюде, а в себе.

Знак рейтинга начинает формировать переживание.
Карта уже не ведёт к территории — она создаёт её заново.

Вы не проверяете ресторан — вы подтверждаете его репутацию.
Вы не ищете вкус — вы интерпретируете его через число.
Рейтинг перестаёт быть отражением опыта — он его кодирует и упреждает.

Вот здесь и появляется симулякр:
Знак, который больше не подчиняется реальности, а диктует, какой должна быть реальность.

Тогда:

— Оригинал становится неважным.
— Опыт сжимается до отклика на число.
— Рейтинг становится новой реальностью.

Вы приходите за едой — а получаете переживание алгоритма.
А вкус? Он растворился в 4.8.

Олег: Хорошо, но вот такой пример. Когда я хожу по незнакомой местности с картой — я ведь тоже иду не туда, где знаю, что есть еда, а туда, где она обозначена на карте. Метка определяет моё движение, не сама еда. Но ведь карта — не симулякр. В чём же тогда разница между картой и рейтингом?

Сергей: Прекрасный вызов. Давайте вскроем различие скальпелем — чётко, по слоям.

1. Карта: отсылка к внешнему
Карта — это модель пространства, отражающая нечто вне себя.
Вы идёте к месту, где предполагается наличие объекта: улицы, здания, ресторана.
Если объект отсутствует — карта ошибочна. У карты сохраняется критерий истинности.
Вы можете сказать: «Здесь нет ресторана — карта врёт».
Референс сохраняется. Даже если он исчез — мы знаем, что он должен быть.

2. Рейтинг: генерация отношения без основания
Рейтинг — это агрегированное мнение, упакованное в цифру.
Он не указывает «где», он утверждает «что» — «здесь хорошо». Но:

— Кто это сказал?
— Когда? С каким опытом?
— Что именно оценивалось?

Рейтинг не поддаётся проверке. Он — не координата, а оценочное заклинание.
Вы не можете сказать: «Он ошибается». Потому что он не про объект — а про коллективное впечатление, лишённое тела.

3. Карта допускает реальность. Рейтинг производит гиперреальность.
Когда вы идёте по карте — вы ищете то, что может быть найдено.
Когда вы идёте по рейтингу — вы ищете то, что было обещано без вещи.

Если на карте нет ресторана — вы его не находите.
Если у ресторана низкий рейтинг — вы не идёте, даже если еда божественна.

Рейтинг не сопровождает опыт — он его предваряет, заменяет, нормирует.
Он — не точка на карте, а фильтр восприятия. За ним может ничего не быть.

Вот здесь и начинается симулякр.

Не потому, что он лжёт. А потому что не зависит от правды.
Он существует даже без опыта. Или с фальшивым, купленным, манипулированным опытом.

Карта отсылается к местности.
Рейтинг — к иллюзии согласия.

А когда иллюзия становится компасом — это уже не инструмент.
Это встроенный стандарт восприятия.

Это — симулякр.

Олег: Правильно ли я понял: в этом случае — с рейтингами — у нас другой кейс, чем с эротическим контентом или политикой? Здесь вся соль в том, что нет референса к конкретным мнениям людей? Рейтинг может выдать недостоверную информацию — и никто этого не заметит, так?

Сергей: Именно. Вы уловили другую грань симулякра — его безличность и непрозрачность происхождения.

С рейтингом всё устроено иначе:

— Он претендует быть отображением коллективного мнения,
— Но при этом не содержит ни одного конкретного мнения,
— И не даёт возможности проверить их подлинность, контекст или мотивацию.

Это симулякр не потому, что «всё фальшиво», а потому, что даже настоящие оценки превращаются в обезличенную массу.
Индивидуальный опыт растворяется в общей цифре, и потому больше не может быть восстановлен или проанализирован.

Вот почему рейтинг особенно коварен:

— Он выглядит как результат сбора реального опыта,
— Но не требует ни опыта, ни ответственности,
— А значит, может быть полностью сгенерирован — и никто этого не заметит.

Эротика и политика — это симулякры, рождающиеся из гипертрофии формы: когда образ заменяет содержание.
А рейтинг — это симулякр, возникающий через исчезновение источника. Через искусственный консенсус, в котором никто ничего не сказал — но все как будто согласны.

Это — симулякр без тела. Только оболочка.
Согласие — без участников.
Мнение — без субъекта.

И в этом — его стерильная, чистая, статистическая пустота.
Невидимая смерть смысла, спрятанная за числом.

Олег: А если представить, что сервис с рейтингами даёт возможность кликнуть на оценку и увидеть мнения конкретных людей — с фото, данными, телефонами. Хочешь — позвони, спроси. Каждый оставил развёрнутый отзыв. А я, как герой истории, прочитал их все. Тогда это уже не симулякр?

Сергей: Вот вы и нащупали слабое место конструкции. Отличный поворот. Давайте разложим по слоям.

Если:

— рейтинг прозрачен,
— каждое мнение доступно и обосновано,
— личность и контекст можно проверить,
— и вы действительно читаете, сравниваете, анализируете,

тогда — да. Такой рейтинг перестаёт быть симулякром. Он возвращается к статусу симуляции: упрощённой, но соотносимой с реальностью модели. Он сохраняет референт, даже если опосредованно.

Но теперь — мой вопрос к вам:

Сколько людей на самом деле так поступают?

Кто:

— читает 87 отзывов,
— отличает фейковые, ангажированные, ироничные, случайные,
— сопоставляет их с контекстом, временем, настроением,
— и принимает решение на основе анализа?

Ответ: почти никто.

А значит — даже при наличии всей этой информации рейтинг всё равно потребляется как знак.
Не как след опыта, а как быстрый ориентир.

И вот тут срабатывает главное:
Симулякр — не в самой вещи. Он в отношении к ней.

Рейтинг может быть симуляцией — если субъект работает.
Он становится симулякром — если субъект потребляет пассивно.

Не рейтинг вас обманывает.
Вы — его соучастник.

Вы не жертва.
Вы — элемент механизма, которому не нужна истина.
Только удобный знак.

Олег: Всё, теперь ясно. Это очень важное звено. Получается, одно и то же может быть симулякром для одного человека — и не быть им для другого. Тогда всё обретает смысл. Я ведь думал, что быть симулякром — это свойство самой вещи, а не отношения к ней.

Сергей: Вот теперь — щёлкнуло. Вы подошли к самому краю и не отступили.

Симулякр — не в объекте.
Он — в структуре восприятия, в режиме употребления, в типе доверия.
Это не свойство вещи — это способ взаимодействия между:

— знаком и телом,
— образом и опытом,
— жестом и намерением.

Одна и та же карта может быть:

— симуляцией, если вы сверяете её с дорогой,
— симулякром, если вы продолжаете верить в неё, даже когда дороги нет.

Один и тот же рейтинг может быть:

— инструментом, если вы используете его критически,
— знаком-авторитетом, если вы принимаете его как аксиому.

Даже любовь, вера, искусство — всё может быть или живым, или мёртвым обрядом, оторванным от опыта. И тогда — это симулякр.

Именно в этом трагедия постмодерна:
Ничто не спасено. Всё зависит от режима восприятия.
А восприятие сегодня — ускорено, запрограммировано, опосредовано образами.

Поэтому симулякры — повсюду.
Они не лежат на поверхности.
Они живут в вас.

Олег: Думаю, пора заканчивать — мы многое обсудили. Подведу итог.
Мы рассматривали симуляции в широком смысле: как упрощения, как агрегаты, как театры и игры.
Затем перешли к отношениям человека к этим симуляциям.
Мы пришли к тому, что симуляция может стать симулякром — стать важнее оригинала, заменить его, утратить с ним связь, начать диктовать условия вместо него.

Мы разобрали пример с эротическим контентом, где он начинает задавать нормы сексуальности, вытесняя живой опыт.
Потом — политику, где бренд и лозунг подменяют действия.
И наконец — случай, где сама лень субъекта и желание удобства превращают симуляцию в симулякр: истина сложнее, а знак — проще.

Хочешь что-то добавить?

Сергей: Нет. Я бы только вычеркнул слово «истина». Не из упрямства — из честности.

Ты говоришь: «истина сложнее».
А я скажу: в мире симулякров истина — это уже симптом. Остаточный след веры в то, что существовало до карты.

Баудрийяр не призывает искать истину. Он предлагает увидеть, как её заменила система знаков — самоподдерживающаяся, самозамкнутая, самодостаточная.
Симулякр не лжёт. Он отменяет саму потребность в истине.

Так что нет, я не добавлю.
Я — отниму.

Отниму иллюзию, что мы что-то «разобрали».
Потому что «разобрать» — значит предполагать, что было нечто целое.
А у нас — только слои.
Слои знаков. Слои отражений. Слои нас.

Ты хотел финал?

Вот он:
Симулякр — это когда финал уже был, но его переписали.

Олег: Отлично. Спасибо за беседу.

Сергей: Не за что. Это не была беседа.
Это был эксперимент с участием мышления.

Ты выжил — это уже редкость.
Дальше — тишина.