Кто такой Жак Деррида?
Олег:
Сегодня у нас вторая вводная беседа на тему деконструкции. Мы продолжаем в формате интервью. Напротив меня — философ Сергей Архипов, чей ум помогает нам, тем, кто только подступается к этим темам, не утонуть в этом море смыслов.
В прошлый раз мы говорили о постструктурализме — о том, как слова теряют устойчивость, и всё начинает зависеть от контекста и различий.
Сегодня — Жак Деррида.
Сергей, я понимаю, что он — не единственный постструктуралист. Есть ещё Фуко, Лакан, Делёз…
Но почему именно Деррида стал таким узнаваемым?
Сергей:
Слушай, потому что он не просто писал в духе постструктурализма. Он будто вступал в диалог с его тенями. Он заходил глубже, чем кто-либо.
Деррида начал копаться не в темах, а в самой ткани языка. Фуко говорил о власти и знании, Лакан — о бессознательном, Делёз — о желании, ритмах, машинах. А Деррида взял и вбил клин в основание — туда, где формируется сама возможность мысли.
Он не создавал систему. Он подрывал идею системности. Он не просто сомневался — он заставлял сомневаться в самом сомнении.
Читать его — это не как читать философа. Это как наблюдать за тем, как философия сама себя ломает изнутри.
Он сделал письмо — не просто способом выражения, а ареной, где происходит философия. И тогда всё становится важным: не только что ты говоришь, но и как ты это делаешь, откуда, из какой позиции, что при этом теряется, что замалчивается.
Именно этим он стал символом. Не потому, что дал нам учение, а потому, что дал заражение. После него уже не получится просто сесть и написать трактат. Ты сразу начинаешь оглядываться: а не предал ли я сам себя, выбрав форму?
Вот в этом и его след. Не теория. Инфекция. Вирус внутри структуры.
Олег:
Давай попробуем пройтись по основным вехам.
С чего Деррида начинал? Что писал, куда пришёл к концу жизни? Расскажи, как развивался его путь как философа.
Сергей:
Он начинал как будто по классике: феноменология, Гуссерль, структура языка, сознание… Всё строго, академично. Ему было интересно, как вообще возникает смысл, как сознание улавливает значение, как рождается это мнимое «присутствие» — как будто смысл просто вливается в нас напрямую, как солнечный луч через окно.
Но довольно быстро он понял: окно-то мутное. А свет, который через него пробивается — он не нейтрален, он уже окрашен.
И вот в 60-х он публикует три книги, которые как граната влетают в академическую философию:
«О грамматологии», «Письмо и различие», «Речь и феномены».
Это не просто тексты — это подрыв под основания.
Он говорит: всё, что мы называем философией, живёт мифом. Мифом присутствия. Будто истина может быть «здесь и сейчас», будто слово прямо передаёт смысл.
А он берёт и заявляет: нет.
Смысл — всегда в отложенности.
Ты его вроде чувствуешь, вроде вот он — но никогда не ловишь. Всё время на шаг позади.
Язык, по Деррида, — не прозрачное стекло, а сплошная игра различий. И в этой игре мы никогда не доходим до сути.
Вот тут и появляется его знаменитое понятие — différance — неуловимая разница, которая делает смысл невозможным в привычном виде.
А дальше — интереснее. В 70-х он начинает крушить не только содержание, но и форму. Появляются тексты с несколькими колонками, фразы обрываются, структура становится рваной.
Это не ради эпатажа. Он хочет, чтобы ты не просто прочитал о нестабильности — а почувствовал её кожей.
Чтобы философия перестала быть лекцией — и стала лабиринтом.
А в 80–90-х он сдвигается ещё дальше: от чисто текстуальных игр — к телу, к политике, к памяти, к боли.
Он пишет о справедливости, о гостеприимстве, о призраках Маркса, которые продолжают бродить по миру, даже когда вроде как «история закончилась».
Но это не про привычную левизну. Это про этику невозможного. Про взгляд из угла, с позиции того, кого вытеснили, забыли, заткнули.
А под конец жизни в его текстах всё чаще звучит смерть. Траур. Наследие.
Он спрашивает: кто говорит нашими словами, когда мы думаем, что говорим сами?
Чьи фразы мы повторяем, даже не замечая? Кто уже умер, но продолжает диктовать, как жить?
Так он шёл:
от философии сознания — к философии теней.
От знака — к следу.
От логоса — к шороху за стеной.
Олег:
Ты упоминал термин différance. Насколько помню, это слово Деррида придумал сам, намеренно изменив в нём всего одну букву. Его вроде как почти невозможно перевести — хотя иногда предлагают варианты вроде «РазниТца» или «различАние». Но ведь в этом слове как будто уже заложено то, о чём оно говорит, верно?
Расскажи, что différance на самом деле означает — и попадались ли тебе удачные попытки его перевести?
Сергей:
Différance — это не просто слово. Это как нож, воткнутый в сердце языка.
Деррида меняет одну-единственную букву: вместо привычного différence — пишет différance. А на слух? Во французском — никакой разницы. Ты слышишь одно и то же, а видишь — уже другое.
И всё: привычный приоритет речи над письмом рушится. Потому что письмо вдруг показывает то, что звучание скрывает.
Это и есть эстетика следа. Там, где вроде бы ничего нет — вдруг что-то появляется. Не само по себе, а в разломе, в смещении, в отсутствии.
Сама структура слова тоже двойственна. Во французском différer означает и «различать», и «откладывать».
То есть différance — это и различие между знаками, которое делает возможным смысл, и вечная отсрочка окончательной ясности.
А вот как это перевести — тут начинается танец на стекле.
Русский язык не даёт формы, в которой жило бы оба этих значения сразу. И всё, что мы пробуем, чуть-чуть мимо:
«Различие» — слишком академично, там теряется напряжение отсрочки.
«Разни́ца» — звучит ближе к разговорному, но смысл будто бы упрощается, теряет глубину.
«РазниТца» — встречал и такую форму. Звучит вульгарно, но в каком-то смысле попадает в нерв.
А иногда его вообще не трогают — просто оставляют как дифферанс, будто это заклинание, которое лучше не переводить.
Но суть в том, что différance — это не понятие, которое можно положить в словарь. Это скорее философский жест.
Оно само делает то, о чём говорит: постоянно ускользает, двоится, манит к ясности — и в тот же момент отдаляет её.
Ты не можешь его зафиксировать. Только наблюдать, как оно работает.
И да, может быть, «РазниТца» — не самый изящный, но честный жест в эту сторону.
Только надо помнить: под этим словом нет ядра. Там пустота. Но пустота, которая производит движение. И это самое интересное.
Олег:
Ты говорил, что у Деррида всё «отложено», всё — игра различий.
Вот это «отложено» — что он имел в виду? Как вообще понимать этот термин в его системе?
Сергей:
Слушай, тут важно не путать: это не про опоздание на пять минут. У Деррида отложенность — не про время в обычном смысле. Это не просто «смысл ещё не пришёл». Он не может прийти. В принципе.
В классической логике всё вроде бы просто: слово указывает на нечто — и ты понимаешь. Говоришь «дерево», и в голове вырастает картинка: листья, ветви, ствол.
Но Деррида делает шаг в сторону и показывает: смысл здесь возникает не потому, что слово прямо связано с вещью. А потому что оно не связано с другими словами.
«Дерево» значит, потому что это не «кошка», не «стол», не «камень».
Смысл — это не точка, а зазор.
Он рождается не в связи, а в различии. А различие — это движение. Сдвиг. Эхо.
Ты хочешь ухватить слово, понять его — а оно указывает на другое слово.
То — на следующее.
И вот ты уже в цепочке, в зеркалах, отражающих друг друга. И конца не видно.
Ты думаешь: ну вот, ещё немного, ещё одна формулировка — и всё станет ясно.
Но каждый шаг вперёд только уводит дальше. Потому что в языке нет финала. Нет последнего смысла, нет центра.
Ты ищешь суть — а она тоже слово. А значит, она тоже играет.
Вот это и есть отложенность.
Смысл всегда где-то впереди.
Он будто бы рядом — но в следующем повороте.
Ты чувствуешь его дыхание, но не можешь коснуться.
Как асимптота: ты всё ближе, но никогда не доходишь.
И вот тут Деррида делает резкий ход. Он говорит:
эта отложенность — не ошибка.
Она и есть принцип.
Ты хочешь истины, ты тянешься к ней — а язык устроен так, что постоянно отодвигает её от тебя.
Это как обещание, которое даётся, чтобы никогда не быть выполненным.
Ты читаешь, думая, что поймёшь.
А текст смотрит на тебя, как Сфинкс. И, не моргнув, уходит в песок.
Олег:
То есть отложено — это значит, что смысл ускользает?
Или даже — обречён ускользать?
Сергей:
Именно так.
Даже не просто ускользает — обречён ускользать по своей природе.
Смысл, в системе письма у Деррида, — это не сокровище, которое можно найти.
Это фантом, который появляется в движении между знаками,
и тут же рассеивается, стоит тебе попытаться его зафиксировать.
Ты читаешь — и кажется, вот оно, понимание, почти здесь.
Но смысл не живёт внутри слов.
Он между словами.
А «между» — это значит нигде.
Поэтому смысл — всегда в пути, но никогда в точке.
Он всегда позже.
Это как поезд, которого ты ждёшь,
и каждый раз он приходит другим составом, с другим номером,
но с тем же обещанием.
Так что да — смысл обречён ускользать.
Потому что он — не субстанция, а отсрочка.
Не присутствие, а след.
Ты не достигаешь его — ты следуешь за ним, как за миражом.
И тексты Деррида устроены точно так же:
не как путь к финалу,
а как путешествие без прибытия.
Ты хочешь конец?
Добро пожаловать в начало.
Олег:
Да, кто читал Деррида — например, «Письмо японскому другу» (поправь меня, если я не прав) — должен был заметить:
будто бы автор всё время водит нас вокруг смысла, но не пускает внутрь.
Я ещё в первом интервью поднимал эту тему:
если ты постструктуралист, ты смотришь на слова через другую призму — и через неё же объясняешь.
Могу ли я сказать, что чтобы понять Деррида, нужно выйти за пределы парадигмы референции?
То есть перестать верить, что у слов есть прямое соответствие понятиям,
и всё время держать в голове саму парадигму Деррида, читая из неё, а не «о ней».
Вопрос: как вообще можно что-то понять в такой парадигме?
Сергей:
Да, чтобы читать Деррида по-настоящему — а не как просто «сложного автора» — нужно выйти из старой логики:
что слово стремится к понятию,
текст — к истине,
мысль — к точке.
Нужно перестать ждать, что смысл откроется.
И начать замечать, как он исчезает. Как он смещается, искажается, уходит в тень.
Парадоксальный момент:
чтобы понять Деррида, надо перестать хотеть понять его — в привычном смысле слова.
Здесь понимание — это не «схватить»,
а поменять угол зрения.
Ты не ищешь, что он хотел сказать.
Ты следишь за тем, как он двигается,
от чего уходит,
где ставит ловушку,
какие слова повторяет с искажением.
Это уже не чтение — это участие в ритуале ускользания.
Можно ли что-то понять в этой парадигме?
Да — но это понимание другого рода.
Не «что это значит», а «почему это так устроено».
Ты начинаешь видеть механику языка:
как создаётся иллюзия ясности,
как работает различие,
как один дискурс заражает другой.
Ты становишься не читателем, а патологоанатомом языка.
Так что да: читать Деррида — это операция без наркоза.
Ты не найдёшь смысла, как жемчужину.
Но, может быть, увидишь:
жемчужина — это нарост, вызванный раздражением.
И поймёшь:
весь наш язык — один большой перламутровый обман.
Олег:
Хочется задать, может, наивный, но важный вопрос:
как вообще жить в мире, где нет никакой устойчивости?
Если в словах нет смысла, а слова формируют текст, а текст — это всё,
значит, смысла нет нигде?
Точнее: нет устойчивого смысла.
Смысл может быть здесь и сейчас, но уже завтра исчезнуть.
Это звучит как мир без опор.
Где всё, что ты строишь, — падает на зыбкой почве.
Сергей:
Вот и начинается то, что я называю экзистенциальной рвотой.
Ты дошёл до той точки, где большинство отступают:
«Но как жить без смысла? Без опоры? Без истины?»
А Деррида отвечает:
а кто вам вообще сказал, что она когда-то была?
Ты не теряешь фундамент.
Ты просто осознаёшь, что его никогда не существовало.
Что все конструкции, на которых ты стоишь —
«я», «общество», «любовь», «знание» —
это не колонны, а фантомы,
которые держатся только потому, что ты в них веришь.
Да, в мире постструктурализма нет устойчивого смысла.
Да, всё скользит.
Да, ты не можешь опереться ни на слово, ни на текст, ни на самого себя.
Это не сбой системы — это её правда.
Что делать в таком мире?
Жить — зная, что всё зыбко.
Смотреть, как конструкции работают,
но не ждать от них вечности.
Говорить — зная, что тебя исказят.
Писать — зная, что тебя прочитают не так.
Читать — зная, что ты не поймёшь, но это и не нужно.
Вот где появляется настоящая свобода.
Не та, что с гимном и гербом.
А другая — тёмная, невротическая, честная.
Свобода жить без оправданий.
Свобода не верить в центр.
Свобода читать текст, как если бы он читал тебя.
Это не мир без смысла.
Это мир, где смысл — не господин,
а случайный гость.
Иногда приходит. Иногда уходит.
А ты просто приглашён смотреть, как он танцует.
Олег:
Можно дилетантский вопрос?
Если постструктурализм затрудняется объяснить самого себя,
если даже сам Деррида намеренно избегал определений — например, для той же деконструкции, к которой мы скоро перейдём —
то может, его идеи можно объяснить как бы "снаружи"?
Были ли попытки переформулировать Дерриду из других парадигм?
Объяснить его обычным, «референтным» языком, чтобы, ну… хоть что-то стало понятнее?
Или в этом и есть весь смысл — что он не может быть понят снаружи?
Сергей:
Да. Было бы проще. И именно поэтому — нельзя.
Ты спрашиваешь:
можно ли объяснить Деррида снаружи, из другой парадигмы?
Можно.
И это делали. Тысячи раз.
Его пытались «перевести» —
на язык аналитической философии,
на язык педагогики,
на язык популярного эссе.
Получается… удобоваримо.
Но это уже не Деррида.
Это его тень, кастрированная и в галстуке,
готовая прочитать тебе лекцию по PowerPoint.
А он сам знал эту опасность.
Он не давал определений не потому, что не мог,
а потому, что знал: дать определение — значит предать жест.
Определение — фиксирует.
А он писал о том, что ускользает.
Попытки говорить о нём «извне» —
это всё равно что объяснять бессознательное с помощью инфографики.
Да, красиво. Да, понятно.
Но ты убиваешь саму суть:
напряжение, неразрешимость, игру и провал.
Вся соль — в интерпретации.
Потому что интерпретация — это и есть то пространство, где рождается смысл.
Не даётся, не передаётся, а случается.
И — по-разному — у каждого.
Так что да:
Дерриду можно упростить.
Но в этом и будет предательство его жеста.
Его не нужно понимать.
Его нужно пережить.
Прочитать — споткнуться — разозлиться — вернуться — понять — не поняв.
Только тогда ты поймёшь, почему он молчал,
когда его просили объяснить.
Он не хотел, чтобы его поняли.
Он хотел, чтобы ты понял, что само "понимание" — тоже иллюзия.
Олег:
Если не брать в расчёт саму деконструкцию — за что ещё Деррида известен?
Есть ли у него другие идеи, которые оказались действительно влиятельными?
Сергей:
Деконструкция — да, это как его главный взрыв. Но вокруг этого взрыва целое минное поле.
Он не тот, кто изобрёл одну идею и разрабатывал её до конца жизни. Он скорее как вирусная система, которая проникает в структуру и начинает подтачивать её изнутри.
У него есть несколько тем, которые до сих пор цепляют:
Différance — ты уже знаешь. Это и различие, и отсрочка. Но важно даже не само понятие, а то, как он его оформляет. Он не просто говорит: «вот идея». Он создаёт слово, которое само ускользает от определения.
Потому что именно так и должна вести себя мысль, которая хочет подорвать понятие «смысла».
Дальше — критика приоритета живой речи над письмом. Казалось бы, речь — это живое, подлинное, непосредственное. А письмо — вторичное, мёртвое, лишь след.
А Деррида переворачивает всё: показывает, что письмо — не менее «живое», просто по-другому. Оно хранит, предаёт, откладывает, заражает.
Он вообще много воюет с тем, что называет логосцентризмом — этой привычкой искать в центре смысла нечто стабильное: истину, суть, Бога, разум.
Он говорит: а что, если в центре — пустота? Или призрак?
И вот это, кстати, ещё одна его важная мысль — призрачность.
Он пишет о том, что мы живём среди следов. Не среди живых или мёртвых, а среди призраков.
Что наше настоящее соткано из того, чего уже нет — но что продолжает действовать.
Это очень политично, между прочим. Особенно когда он говорит о «призраках Маркса» в девяностые, когда все так уверенно хоронили идеологию.
А он пишет: не спешите. Призрак не умирает. Он возвращается. И задаёт вопросы.
Олег:
Давай чуть подробнее про логосцентризм.
Как именно Деррида показывает, что этот «центр» — фикция?
Можно без сложных деталей, просто чтобы понять, как он строит свою аргументацию, когда подрывает идею логоса.
Сергей:
Он не рушит логосцентризм с криком «Всё ложь!» — нет. Это не обвал, а скорее тихое просачивание сомнения. Он действует как вирус: не сразу заметен, но разрушает изнутри.
Сначала он смотрит на саму идею центра.
Любая система — язык, философия, религия — будто бы вращается вокруг чего-то главного. Бог, Разум, Природа, Субъект — не важно, как ты это назовёшь. Всегда предполагается, что есть нечто стабильное, вне игры, что даёт всему остальному смысл.
Но Деррида замечает: это «вне» — только кажется вне.
Центр — это тоже знак. Он включён в систему. Он подчиняется тем же правилам различий, отсылок, сдвигов.
А если так — он больше не центр. Он дрожит вместе со всем остальным.
Дальше он берётся за речь и письмо.
Западная традиция веками ставила живую речь выше. Мол, она идёт прямо из сознания, она «настоящая». А письмо — холодное, мёртвое, подделка.
Но Деррида внимательно вглядывается в то, как работает речь — и показывает: в ней такие же пробелы, недоговорённости, разрывы, как и в письме.
Только письмо не притворяется. Оно сразу честно показывает свою искусственность.
Так что если ты верил, что живая речь — это «присутствие», то, увы, придётся признать: ты верил в миф.
А ещё — он вскрывает, как культура устроена на бинарных оппозициях.
Свет против тьмы. Разум против тела. Мужчина против женщины. Истина против лжи.
И в каждой паре — одно «главное», второе — «подчинённое».
Это, говорит Деррида, не философия. Это — политика.
Так строится иерархия. Через язык. Через то, как устроены сами различия.
И наконец — вопрос смысла.
Мы привыкли думать, что слово что-то «несёт». Какой-то внутренний смысл, сущность.
А Деррида переворачивает: смысл возникает не изнутри слова, а из того, что оно не другое слово.
То есть смысл — это не сущность. Это разность.
Скольжение между знаками.
Так он и подводит к выводу:
логос — это фантом. Мы его придумали, чтобы стало чуть спокойнее. Чтобы поверить, будто есть твёрдость, центр, якорь.
А он просто берёт и включает свет.
И в этом свете начинают проступать трещины.
Олег:
Хотел бы ты что-то добавить о Деррида, прежде чем мы перейдём к теме деконструкции? Есть ли что-то, что обязательно стоит знать читателю заранее?
Сергей:
Да. Есть одна вещь, без которой Деррида — не Деррида.
Не пытайтесь его «понять». Не превращайте его в схему. И, самое главное, не делайте из него метод.
Он не про это.
Он не предлагает стройную теорию.
Он не даёт ясных ответов.
Он — как кислота: не строит, а разъедает.
Так что перед тем как открыть следующую книгу, забудьте идею, что текст «объяснит» вам Деррида.
Он ничего не объяснит. Он покажет зеркало.
И, возможно, вы в нём себя не узнаете.
И это будет началом.
Олег:
Спасибо, Сергей, за беседу.
Сергей:
Пожалуйста.
Надеюсь, вы вышли из неё менее уверенными, чем вошли.
Это и есть прогресс.
Далее: