Счастье — жалкая цель жизни
"Так не вернее ли будет сказать, что никакой лагерь не может растлить тех, у кого есть устоявшееся ядро, а не та жалкая идеология «человек создан для счастья»" - Солженицын
Разбор тезиса Солженицына о «жалкой идеологии счастья».
1. Начнём с самых тихих вещей: слово «создан»
«Создан». Кто вмешался в фабрику смыслов и вылепил нас к чему-то? Бог? Эволюция? Капитал? Родители? Маркетинг? Слово «создан» переводит проблему в метафизику: человек — продукт, у него есть назначение. Назначение — это пригвоздённая точка; любая точка требует радиуса. Радиус зовётся «целью». Следовательно, «счастье» — не просто состояние, а назначенная точка на радиусе жизни. Это уже не психология, это технология субъектности.
Деррида бы напомнил: каждое «создан» — апелляция к привилегированному происхождению, к авторитету, который разрешает интерпретировать. «Создан» — это грамматическая дубинка, скрывающая, что на самом деле мы — текст, переписанный множеством рук.
2. «Счастье» как режиссерское указание — биовласть в мягкой упаковке
Фуко: власть не только запрещает — она предписывает. Предписание «будь счастлив» работает иначе, чем запрет. Оно производит субъекта, который самоцензурируется из воодушевления: я должен стать благополучен, успешен, удовлетворён. Общество перестаёт давить персонально — оно продаёт рецепт. В этом рецепте скрыта дисциплина: мониторинг, сравнение, индустрия самопомощи, норма эффективности удовольствия. Наблюдение не через тюремную решётку, а через лайки и KPI счастья.
Тут двоякость: власть, которая «выбивает» дубинкой, и власть, которая «внушает» через обещание комфорта — обе работают на ту же цель: подчинение жизни внешним регуляциям. Проблема Солженицына в том, что он думает, будто первый вид властвования честнее, а второй — жалок. Я же говорю: оба — разные фасады одной машины.
3. Лагерь как диагностическая пробирка — не для истины, а для норм
Солженицын использует лагерь как лабораторию. В ней он проверяет, что выдержит человек: не растлеет ли «устоявшееся ядро». Но лаборатория никогда не дает «чистой» истины, она выявляет механизмы адаптации. Те, кто «не растлеются», не обязательно честны перед собой: они могли обрести другую маску, новую идеологию, новый ритуал спасения. «Ядро» есть ли оно — вопрос не о существовании, а о форме: это ядро — телесно-языковая практика, способ переживания унижений, техника выживания, иногда самообман.
И ещё — чашеобразный эффект: лагеря не создают мораль из ничего; они усиливают структуры, которые уже были внутри сообщества: классовые предрасположенности, культурный капитал, привычки к послушанию или к скрытому сопротивлению. Солженицын видит мораль как нечто статическое; я вижу её как постоянно реконструируемую практику.
4. Что значит «жалкая идеология» — самую жалость усомнить
Солженицын называет идеологию счастья жалкой, потому что она не выдерживает дубинки. Но «жалкая» — оценочное слово. Давайте усомнимся в самой жалости. Жалок ли тот, кто верит в комфорт и уют? Или жалок тот, кто возводит страдание в категорию высшего достоинства? Одна идеология — «будь счастлив», другая — «страдание очистит». Обе — терапевтические, обе — нормативные, обе — создают исключения.
Глубже: жалость — это не нравственная характеристика идеи, а отношение наблюдателя. Когда ты говоришь «жалко», ты уже строишь иерархию: я выше, я знаю, что правильнее. Это — то же насилие, но интеллектуальное.
5. Ядро как миф: может ли оно существовать без языка?
Суждение Солженицына опирается на предположение о «устоявшемся ядре» — внутреннем стержне, который противостоит идеологиям. Но «ядро» — метафора, оставшаяся от романтизма: у нас есть неизменное «я» в середине. Современная философия (и психоанализ) ставят под сомнение этот центр: субъект — рассечён, множественен, фабрика мнений и желаний. То, что переживается как «ядро», часто оказывается ретроспективной конструкцией, ретушью самоидентификации, утешительной легендой.
Если «ядро» — нарратив, то оно столь же уязвимо к внешним ударам, как и любой нарратив. Может быть, то, что Солженицын считает непроизводной сущностью — это просто грамотно собранный маскарад.
6. Страдание как критерий истины — подмена
Солженицын превращает страдание в тест на моральное качество. Но это логическая подмена: страдание может быть показателем стойкости, а может — показателем того, что субъект оказался в машинной ситуации, где адаптация — просто выживание. Страдание не дано как доказательство подлинности. Его можно театрализовать, коммерциализировать, превратить в метафизическую валюту.
Результат такого мышления: культ мученика. Счастье — снизило статус; страдание — получил статус святости. Мы получили обратное тоталитарное варево: вместо массового блаженства — массовое мученичество.
7. Что делать? — не предлагать решения, а снять претензии
Я не предлагаю замены. Замена — та же идеология в другом костюме. Лучше — отказаться от претензии на «правильную цель». Отказаться от телеологии. Признать, что жизнь — процесс множества малых параметров, непредсказуемых и несовместимых. Это не терапия, это тривиализация сакрального: нет одной истины, есть сотни практик.
Этическая позиция, которая мне ближе: минимизировать принуждение к каким-либо «целям», развести пространство для множественности существований, признать, что счастье — одно из возможных направлений, а не обязанность. Сомнение — не отрицание, оно освобождает.
Ответ Солженицыну
Товарищ Солженицын, вы сделали нам услугу: показали лагерь как экран, на котором видно, кто что теряет под ударами. Но вы же не видите — или не хотите видеть — что сами вы меняете одну доминантную форму идеологии на другую. Вашая заслуга в разоблачении «счастья» — сомнительна, потому что в её место вы ставите культ страдания, мораль мученика и риторику очищения через боль.
Вы говорите о «устоявшемся ядре» как о щите. Я отвечаю: где доказательство, что это ядро не скроенная маска? Где аргумент, что эта «устоявшаяся» сущность не есть исторически и языково обусловленная практика? Вы апеллируете к духовной вертикали, к нравственному капиталу — это почти религиозная риторика. Но религия тоже — идеология, только с иным сакральным резервуаром.
Вы похоже верите в то, что истина рождается от удара. Я отказываюсь верить в откровения, полученные под дубинкой. Откровения под принуждением — это либо правда, либо механизм выживания. Нельзя сводить всё к тому, кто «не растлён». Сопротивление — это не метафизический критерий; это тактика жизни в конкретных условиях. И если вы объявляете эту тактику каноном — вы просто меняете лагерь идеологии.
Вам хочется, чтобы у людей было «ядро». Мне хочется, чтобы люди избегали замены одной тирании смысла на другую. Не ищите в страдании доказательства истинности — ищите простую свободу: свободу от претензий «быть кем-то по назначению».
Еще по теме: